"Земля и люди", октябрь-декабрь

Забытый участник забытой экспедиции

прилетел к по­бережью моря Росса. Это было шестое и последнее антарктиче­ское путешествие Джорджа Гу­берта Уилкинса.

Наука, искусство и даже спорт всегда несут черты своего вре­мени. Шахматы — одновременно наука, искусство, спорт. Значит, в них время отразилось втройне. «На 64 клетках всегда чув­ствуется мощное биение пульса вселенной» — так несколько вы­сокопарно, но довольно метко выразил эту мысль один старый мастер.

Перекочевав в Европу с арабско­го Востока, шахматы сначала сохранили медлительность дви­жений фигур и развития собы­тий, которую считали необходи­мой при церемонных восточных дворах.

И доминиканский монах Якобус де Цессолес морализировал в 1275 г.: «Не подобает королеве подобно пешке ходить по всей доске, ее женская слабость и скромность повелевают ей дер­жаться вблизи короля, избегая сражений». Не правда ли, стран­ное поучение? Но оно странно только применительно к совре­менному лихому ферзю, сильней­шей фигуре шахмат. В XIII в. дело обстояло иначе. Сильнее всего была тогда ладья. А ферзь ходил так же, как король, во все стороны, но только на одну клетку. Впрочем, иногда ферзю давали еще меньше свободы: даже на одну клетку он мог хо­дить лишь вкось. Современную свободу действий он получил на четверть тысячелетия позже, в XVI в. И одновременно с ферзем удлинил свои шаги слон, до того бивший лишь на третью клетку от себя.

Случайными ли были эти изме­нения? Поражает, как точно они совпали по времени с увеличе­нием размаха человеческой дея­тельности вообще. Мне кажется, эту реформу подготовили не чле­ны какой-нибудь шахматной ко­миссии, а Колумб и да Гама, Америго Веспуччи и Джон Кабот, мореплаватели, покинувшие берега, отказавшиеся от кабо­тажного плавания. Где уж тут было усидеть на месте, остаться в прежних рамках деятельности и шахматным ферзям. Конечно, прямые средневековые аналогии надо отбросить. Новая мощь ферзя-королевы («дамы» на за­паде Европы) вовсе не символи­зировала ни освобождения жен­щины из-под власти мужчины, ни усиления в государствах ро­ли премьер-министра в ущерб власти короля. Это было лишь отражением в шахматах общих тенденций эпохи, того динамиз­ма, который стал присущ жизни. Все это может показаться вуль­гарным или притянутым за уши, но именно так объясняли изме­нение шахматных правил многие философы, историки, писатели. Вот что говорит в пьесе Бертольда Брехта «Жизнь Галилея» главный ее герой: «Наши кораб­ли заплывают далеко, далеко, наши планеты и звезды движут­ся в огромном пространстве, даже в шахматах теперь ладьи могут двигаться через все поля». Увы, кто-то, или Брехт или Га­лилей, здесь ошибается: ладьи и раньше были дальнобойными, изменения коснулись только ферзей и слонов. Но даже ошибка тут многозначительна — неважно, какие именно фигуры развернулись на всю доску, важ­но, что изменилась манера игры, ее размах. Фигуры — условность, их расположение и ходы тоже не более чем условность, но че­рез эти условности прорываются реальные законы человеческой борьбы.

Менялся, усложнялся характер борьбы в мире, развивались, усложнялись и шахматы. Усиле­ние ферзя лишь один пример такого подлаживания модели под оригинал.

Могут заметить на это, что с XVI в. прошло много времени, бесчисленные изменения претер­пело общество, а шахматные правила после «шахматной ре­волюции» эпохи великих откры­тий особых изменений не пре­терпели. Это не совсем так.